Понимание явлений жизни так называемых диких, нецивилизованных народов возможно только путем установления и изучения происхождения самих явлений, так как объяснение их только с точки зрения рациональности совершенно недостаточно, а иногда и невозможно.
Многие явления до сих пор остаются непонятыми и в науки, например, нет точного знания логики цивилизованных народов неевропейского цикла, не говоря уже о логике народов «диких». Многие обычаи и особенности этносов без этнографического анализа остаются совершенно непонятными. Возьмите, например, небольшую деталь нашего костюма, — пуговицы на сюртуке, жилете или фраке сзади. Каково их практическое значение? Значение они не имеют, но отсутствие их всегда будет замечено, так как это «режет глаз». В чем же дело? Дело в том, что эти пуговицы раньше были необходимы для того, чтобы пристегивать полы сюртука, кафтана сзади, для удобства при верховой езде, который, например, по-французски называется исковерканным английским словом redingote — riding coat, т.е. костюм для верховой езды, стал платьем для обычного употребления, а затем и платьем для торжественных случаев; петли на углах его, утеряв окончательно свое значение, пропали, но пуговицы остались.
Еще одна деталь костюма — галстук. Это немецкий hals tuch шейный платок, который носили для тепла — наш шарф. Но шарф происходит от французского echarpe — пояс, который перебрался с пояса француза на шею русского и плечи женщин, но уже в виде изящных тонких тканей. В то же самое время cache-nez французов, от cacher — прятать и nez (le nez) — нос, переехало на верхнюю часть груди и на воротник для украшения и чистоты, главным образом. В то же время halstuch выродился в узенькую полоску, и даже шнурок с шариками, который иногда носили летом в русской провинции чиновники и интеллигенты.
Возьмем еще один пример. Все видели, конечно, украшение на глиняной посуды, продаваемой на базарах. Эти украшения в большей части своей имеют историю от времен каменного века. В то время, когда еще не умели делать горшков на кругу, горшки изготавливались путем обмазывания глиною плетенки из прутьев; таким образом получались необожженные горшки, которые под влиянием действия огня мало-помалу лишались плетенки, что оставляло выдавленные следы на поверхности уже обожженного горшка. Глазурь на тех же горшках имеет происхождение случайную примесь веществ, при действии огня превращающихся в твердое прозрачное соединение.
Возьмем также, например, украшения, которые носят женщины, — серьги. Каково их происхождение - точно неизвестно, но вернее всего то, что это были родовые знаки, которые носились женщинами и мужчинами для обозначения принадлежности своей к тому или иному роду. После того как родовое устройство приняло другие формы, знаки внешнего отличия утеряли свое прежнее значение и превратились в украшения в амулеты. Таким образом, ботокудские женщины до сих пор носят громадные деревяшки не только в ушах, но и в губе; негритянки подвешивают железо и ракушки весом более фунта, а европейская и китайская женщины носят драгоценные камни, меньше думая об изяществе подвесок, чем об их цене.
Возьмем еще, в качестве примера сложное учения о счастливых и несчастных днях. Само учение уже более не существует, но обычаи связанные с ним, еще действуют.
В заключении обращу ваше внимание на блестящие формы военных. На чем основаны яркие краски гусаров и кавалеристов вообще? В древние времена не только в Австралии или Африки, но и в Европе для устрашения неприятеля воины раскрашивали свое тело. Синие кельты отважные воины наводили ужас на врага, а имя получили от своей окраски. Все эти черные, синие, желтые и «красные» гусары и драгуны есть остаток древнего времени, когда тело украшалось искусственно.
Украшения и знаки отличия на плечах военных имеют также сложное происхождение. Раньше, когда носили шлемы, кирасы и латы, плечи предохранялись особыми пластинами или шарообразными наплечниками, которые нередко украшались особенно тщательно. Затем их значение, с введением огнестрельного оружия, было утеряно, но они снова были введены в некоторых армиях для отличия чинов. И вот железный или стальной наплечник превратился в пушистый эполет, иногда даже из материи, а пластина, предохраняющая плечо, превратилась в погон. Впрочем, в германской армии кавалеристы имеют снова наплечную пластину для предохранения плеча от ударов противника.
Но вот обратите внимание на то, что мы делаем здесь в Университете. Во всех аудиториях все профессора ведут свои занятия по определенному ритуалу. Установленное временем взаимное обращение, помещение слушателей за специальными столами, специальное платье и, наконец, самый способ изучения наук. Корни свои все это имеет в глубине средневековья, когда еще не было книг и науки приходилось изучать изустно. Мы к этому привыкли, и всякий иной способ всем показался бы странным и неудобным, хотя, быть может, он был бы более целесообразным. До сих пор в торжественных случаях в Париже профессора появляются в мантиях, а немецкий бурш должен иметь порезанную на дуэлях физиономию и русский студент еще недавнего времени должен был быть нечесан, обязательно либерален и груб в обращении. Все это и есть наша этнография, которую мы любим и понимаем и без которой мы жить не можем даже в университетах.
Но понять все это и начертить дальнейшую эволюцию этого можно только путем анализа происхождения и зависимости всех явлений от всего комплекса этнографических особенностей, связанных между собой не только генезисом, но и равновесием.
Здесь перед нами выступает принцип равновесия культуры, пояснения которого я приведу далее.
Культура каждого этноса или группы этносов состоит из сложного комплекса технических знаний, общественных институтов, суммы знаний научных и эстетических и религий. Между всеми явлениями и элементами этнографических комплексов существует некоторая связь, которая, вне зависимости от общего развития степени развития того или иного этноса, может быть вероятно, выражена некоторым коэффициентом равновесия, причем величины коэффициентов, в зависимости от степени развития отдельных элементов, должны различаться. Конечно, до тех пор у нас еще нет метода для определения этих коэффициентов, но мы должны надеяться, что этот шаг по пути к точному величенному определению этнографических феноменов в конце концов будет сделан и поставить этнографию на одну степень с точными науками.
Эту мысль я иллюстрирую некоторыми примерами. Возьмите древний народ — китайцев. Их общественная организация, древняя и устойчивая, т.е. признаваемая всеми китайцами, конечно, более разработана, чем общественная организация их соседей кочевников и по сложности своей весьма близка к организации европейских народов, но их материальная культура, конечно, несравнимо ниже материальной культуры, например, американцев Соединенных Штатов. В то же самое время живопись и литература в Китае достигли такой утонченности и сложности, что степень развития этих искусств со степенью развития почти несуществующих в Америке живописи и литературы, конечно, несравнимы.
Сложные философские системы и специальные методы мышления и познания в Индии уживаются наряду с примитивной материальной культурой.
Миф о «примитивности» языков жителей Огненной Земли и других «дикарей» теперь разрушены. После более тщательного изучения языков оказалось, что языки этносов, даже самых примитивных в отношении материальной культуры, также богаты в лексическом отношении, как и языки цивилизованных народов, и в то же самое время, допустим, языки «дикарей» Сибири гораздо развитей английского языка в отношении морфологии.
Из сказанного явствует, что различные элементы этнографических комплексов развиваются неравномерно, но между ними должна существовать некоторая зависимость, или связь, нарушить которую невозможно и величина которой может изменяться лишь при условии сохранения равновесия, плавучести так сказать. Эта мысль моя будет понятнее, если я вас заставлю подумать, — возможно ли не разрушая США, лишить их знания моральной культуры или, не изменяя этой культуры американцев, дать им буддизм? Тогда это будут уже не те Соединенные Штаты Америки, которые мы все знаем, но это будет иной этнографический комплекс, который быть может, даже не сможет в подобной комбинации существовать, и погибнет под напором других народов. Во имя своего существования каждый этнос стремится к сохранению равновесия, которое иногда достигается слабым развитием одних элементов за счет сильно развитых других.
Только этим принципом мы можем объяснить существование сложнейших этнографических явлений наряду с примитивными или даже нулевыми другими явлениями. Например, сибирские тунгусы, обладающие высоко развитым языком и религией, полной глубокого философского смысла, и знающие обработку железа, совершенно не знают гончарного искусства. В качестве второго примера можно напомнить выше приведенный уже пример США и Китая. Из приведенных ранее примеров явствует также, что перед лицом этнографии все этносы, вне зависимости от их культурности, вне зависимости от развития отдельных областей их знаний, должны быть совершенно равны.
Но несмотря на это, степень изучения различных этносов далеко не одинакова. В этой науке, как и во многих других науках, есть свои любимицы и свои пасынки, есть народы, подступ к которым ученых с ножом анализа был еще возможен, причина чего лежит в значительной степени в психологии ученых.